> граница.

Неторопливо шагая по таким узким авантюрам было не мудрено, представлять себе лабиринты по которым звенели голоса русалок. Русалки дивные создания. Не имея относительности к таким делам, ты сном познать каково стать пронизаным своими же ножницами. Замкнутый круг. Под ним и вечер помер. Ты заливался истеричным смехом, сейчас, в минуты своего мысленного падения. Ты был болен, не излечим от маниакального бреда, тебя нервно трясло. Лапы тонкие как некоторые спицы в этих мирных снах поражали твое тело нормами физической усталости. Можно было бы установить мелкое сходство с несколькими мыслями по дороге растерянных. Ты был выношенным объектом, пропавшим без вести в те времена своего восхождения когда все вокруг кричало от боли.  Дорожные сигналы, обрывы и ухабы, каково быть таким минутным восходом чужого солнца, ты прыгал по трупам видя на их лице радость ту мертвую и завистливую. Ты умирающей в афишных страницах своих пальцев, мог лишь смотреть на то как вечереет нервозное падение. Картонные стрижки носили твое имя до поры, до того самого перечисления твоего мозга и его винного разложения. Ты оттянул галстук и так же резко его затянул. Ты теребил сигарету в дрожащих, длинных пальцах, слишком пульсировал в тебе холод тех пережитых дней одиночества. Ты жил так, куря чтобы не ударить в своем лице эти незаметные безвозвратно утерянные черты. Военные чины вознаградили бы тебя за такие непрерывные годы, тяжкой работы. Твое сопротивление всем местным идеалом, прошло даром, не заметным осталось это не возможное добро которым ты чистил эту землю от всего недостойного, однако слово добро по своему угнетало твое притязание к такому роду службы. Ты смеялся. Истерически, в припадке своего опьянения этой предупредительной инфекцией. Ты не помнил много из прошедших дней, слишком много в них было замкнутого безумия. Ты не знал места, где можно было бы сойти с ума, тихо, смеяться и кричать, пока твои голосовые связки не порвутся на миллионы кусков. Это было чей -то забавой, она имела хаотичные признаки садизма, но чисто в шутку, не серьезно. И ты оценил эту веселую колкость. Поздно для того чтобы опоздать еще снова и еще когда -нибудь впредь. Болезнь шла рядом, она паразитировала своим мерзким свинцом в твоем животе, перекрашивая все в черный незапятнанный светом цвет. Тебя трясло сильнее, как от напора бензинового давления. Ты цеплялся за каждый шаг своего преобразования. Ища ту мало значимую ошибку. Если бы ты мог перебрать эту работу за один день, то стало бы беспощадно приятно от напирающей боли, сегодня как вчера и так извечно, без имени, без местонахождения, просто с больной головой и сохнущим телом. Навсегда забывать от куда и где ты, пропуская свое сложение по лентам. Это было глупым. Все повторялось, мысли и слова. Все шумело и глохло. Мысль о том что не переставая терзать тебя, чьи -то ласки, даже жестокие будут трогать тебя своим загребущим существом, твои виски наливались кровью, слепая и беспомощная ярость, мог бы ты узреть эту грязную кровавую сознательность их рук. Их кровь, тела и мысли порочны с рождения, ты так долго внушал себе эту истину, что бы сделать из нее прощальных идолов своего мирового соображения. Музыка которая плыла под твоими веками, повергала тебя на колени. Ты попривык к тому что было истинным возражением. Твои глаза с расширенным зрачком наркомана, двигались по дороге медленнее чем твои лапы, один глаз был уже другого, он изредка подергивался с той шизофриничной мерой скорости допустимой твоим организмом. Улыбка застывшая как немая наклейка, губы суженые к концам рта, язык стучащий внутри по задней стороне зубов, черный и склизкий он прозревал свои границы, как в те пороховые секунды счастливая фашистская Германия. Ты был ее верным рабом, ты помнил своего фюрера и не было чего -то дороже этой ночной встречи твоего прошлого и тех занятий которыми ты сегодня промышлял.
- вампир.

Нельзя сказать что это не удовлетворяло твою потребность в саморазрушение, напротив, сильнее и быстрее, рвать твою плоть, разжигать боль новых ран, что может быть приятнее? Что могло зайти в твой мозг в таком азарте. Как ты мог не понимать всей безвозвратности этой боли, забавно. Ты смеялся. Твои веки были чуть ниже обычного, тот свинцовый дождь в них не прекращался не на минуту, ниже и ниже, но ты не закрывал их до конца. Это что -то вроде шепота на уровне слышимости, он убаюкивает и уносит тебя с собой, ты не вырывался не на одну минуту не допустив такой мысли в своем организме. Желание боли. Ее язык проходился по твоей шее, ты улыбался сильнее, приятное покалывание в твоем кишечнике, словно ей удалось пробить в тебе дырку, ты не допустил большего. В свою очередь так же приостановив этот миг, когда ты мог бы по желанию рассказать ей обо всем, так же как и она решила остаться для твоего сознания приятной загадкой, ты принял это, так было лучше. Твое тело изгибалось как змея, подаваясь простому искушению. Замечательно. Ты болтал задними лапами, как простой ребенок, сидящий над пропастью и доверительно туда всматриваясь. Твое сердце бегающие в гонках между смертью и этим чертовым танцем, приняла темп полной противоположности всему земному. Ты зависел сейчас от черного. Тебе всегда хотелось чего -то не из этого мира, слишком далекое от скудной реальности, слишком безысходного для смерти. Ты смеялся громче, заглушая в себе все сразу. Ты был на грани полной истерики, но это было обворожительно, как -то слишком старательно мягко. Твое рассудочное явление угасло. Ты видел снова, сине -красное пламя возвышающееся над спаленным городом, видел трупы в которых так изыскано торчали стекла, по твоим лапам бежала их грязная кровь и ты смирено слизывал ее, ты шел по раскаленным дорогам, смотря с наслаждением на трупы детей, на муки еще не умерших, слышал пороховой залп сзади себя, ты проводил пальцами по этим ничтожным лицам, уже навеки оставшимся безликими, ты писал их кровью свастику, ты прыгал и смеялся.
- нравится так меня называть?

Вернуться в этот ад было не так уж и трудно, труднее преодолеть этот ужасный рай. Коснуться лап земли, холодной земли, пробежаться по ней с довольным видом и снова окунуться в свой сносный рай, а на самом деле ад. Лучше идти по лаве, чем плыть по морю. Не хочется ощущать то что там, спокойствие и тишину, лучше ощущать мучения и боль, что больше по силе существу. Ты должен знать причину возвращения, а возможно лучше не знать ее. Лучше оставить все там на небесах. Все забудется.
- оборотень и вампир, как Адам и Ева. Ты уже сорвала тот запретный плод?
Крылья касаются небесных потоков, оставляя за собой каждое перо за собой. Плавать в море надоест, лучше вернутся назад, либо не возвращаться, а лучше вовсе спуститься вниз. Коснуться земли снова, ощущая запах всякого дерьма, что окружало тебя. Даже какое -то ощущение коснется ума, от чего постоянно хочется мотать головой, смотреть по всем сторонам и снова узнать окрестность, что так знакома и велика для тебя. А запах. Запах, в котором тонул когда -то, но ушел к другому, лишь бы тот ничего не знал. Этот запах сливался с другими, наконец -то хоть какое -то разнообразие, а не то, что когда -то касалось тело, от чего становилось слегка противно. И среди этих было много знакомого, лишь если поднять свой нос снова к небу, прикрывая глаза, глубоко вздохнуть и ощутить. Двинуться с места, от порыва ветра, расслабилась кажется. Нет не расслабляйся. Иди вперед, делая несколько шагов к черноте, к огромной черноте, к огромному заброшенному дому. Нет. Стой. Слышишь звуки и голоса? Знакомые голоса. Нет разнообразия. Нет войны и острых ощущений. Поднимая медленно лапы, что касались песка мягко и не слышно. Где -то гвозди, проткнуть лапы можно. Возможно и хочется. Но не хочется хромать. Нет. Распространить свой запах крови по окрестности нельзя. Почувствует и прибежит. Вернется. Пусть гуляет еще маленько. Когда вернется поговорим. Ступеньки под ним то и дело преграждали дорогу. А может не идти? Нет хочу идти. Проскользнуть вперед. Голоса становятся все ближе и ближе. Поднять глаза не окажется столь трудным. Коснутся лапы порога, двинешься снова из темноты, слегка открывая свои темные глаза. Два силуэта. Два живых существа. Две души. Вздохнешь ее запах, снова запоминая, снова ощущая. Пока была тишина. Следил за ней, не двигаясь и не делая себя живым, но дышать нужно. А запах ведь уже начинает распространятся. Нет нужно что -нибудь сказать, а не сидеть молчать.
- ты не понимаешь о чем болтаешь.

Лопнет сплетение канаты, узлы связи, каналы, эфиры, кофе в шоколаде на дне красной чашки. Бакалы с окисью азота, учительские наставления, опрятность проститутки с просроченным полюсом и самое любопытное, без сигарет. По путям встретятся мужчины пьяные под стельками без боль, жены сидящие на скамейках со слоганами суицида, дети играющие в картонные спички поджигая себя и куртки от новой фирмы, со стихами о ящерицах на дальнем плане выкройки. Как бы не казалось что многое ступает действительности на корню, все отовсюду не так. Не передавая ощущений, ты обременим ее стремление жить, кораблики в туалетной раковине, ты от духовности сменяешься на бешенство, в этой среде есть свои особые детали способствующие на твое свойство, ты опровергаешься по всякому, называешься по выдуманному, в сущности нет. Нет пой же еще, по бредовому, держа кресты, спасись верой в бога. Спасись с крестами, играя на рояли убеди что было бы не так, и нет свойства похуже самовнушения, не тебе обращены, убегает сверкая выстрелами. Там может уже село солнце, понедельник и выступаешь на ненавистное стойкое определение, ненависть прогнивает под плотью, ей нужно куда больше кровавых болезненных отрывков, убивающих все тактичное. Украли по технологии, шторы рассыпаются на нитки, стены прослеживают как из них вылезают черные руки с медленными и резкими стычками по движениям, переливаясь страхом в глазах, переливается близостью запредельности стенного проема. В зеркалах живот страшные вещи, пусть завесит зеркала, не увидит своего отражения не узнает себя, не упомянет о тебе  и имя сотрется с широкой доски. Не позволительно забывать о принадлежности к отдельным кускам. Твои глаза наливаются кровью постепенно, чернея по концам, заблокировав яркие критерии прежнего цвета, белоснежные оправы без белков, черный, прижимая ее спину к своему животу, пальцами удерживая ее щеку, прыгая когтями повреждая карий цветастый осколок в твоем обзоре, колдуя с ее грудной клеткой простираясь под коженные сосуды под материнское сердце. Чистые ритмы отображаются убранным срывом на грани полнейшей оторванности от мира. Ты тронул глубокие порезы с высеченным клеймом предателя, высвобождая его наружу тыканьем когтей слегка делая аккуратные, мелкие дырочки, от серебряных пуль. Хватание отходов за руки и утащишь с ними вниз свое величие которое не бывало без сказок. Выслеживая прилетевших птиц сложносочиненное взыскание на прямик в обрывы прогнанных паразитов. Окрики на стороне победителя, юла врезалась в руки кукле, кресты растаяли на столе священника, маленькую девочку посадили, своего, убийца братского клана, убила новорожденного и стал нерожденным ее взгляд на протяжение вековой традиции, была Магдалена, Мария и все святы по зачатиям, укрылись бесы в зубах оскала сырых желто -коричневых зубов, острой резней. Окно в веки сатанистов, снится как утаскивают на дно, собаки  брешут истеричными таблетками, падая из пасти слюнями. Разграбили могилы, выкопали кольца оторвали с пальцами, вороны сидели на крыльце застарелой Алисы с седыми волосами, держа в кудлатых пальцах редкие волосы, утопленница около крыльца с лужами рук, тяга к плоти. Пистолеты у голубей в затылке. Музыкальные шкатулки играют траур, ты заблокировав дверной проем стоишь с ножом поджидая ее бока для мясной поставки, а возвращаясь в сны ее ты видишь все другим цветом, черно -бело, она серые блески, с мелко посаженым утверждением. Играются прямо, к самой скупной соседке, продает цинизм бесплатно уча как была продажной за долгие годы военного положения, успокаиваются иконы на ее украдкой степени лестнице, ухмыляются с перевернутыми крестами. Ты учитываешь как приходится быть жалким в местности ее подобия, кажется что девочка стареет и ее кожа сужается в морщины, седые волосы и она сидит на крыльце, смотря туманно в лужи, затягивающее ветки в петли около ее емкого органа хранения, выздоровев от чехотки ее ноздри ударились в углекислый газ, как цветов отдавая все из себя, увядая, вода льется на глаза из стекла, стекая по ним, обескуражив лицо усадьбой черноты и темнота прожигает в ней дыры, доводя до мяса. Ее браслеты не спасли. Суеверие оказалось верной степенью паранойи. Ты захлестываешь ее за волосы таща к темноте комнаты, она кричит в рыданиях, не поможет, ты хватаешься за ее глаза втягивая их зрение, хватит упираться бы. Из -за рта падают черви в ее уши, втягиваются в ум, разжижая его до степени супа, сваришь из ее кошек сидящих на окне набитыми ватой игрушками с зашитыми ртами. Вышитые пуговицами свастики стали крестами,  черный галстук щекочет ее шею тыльной стороны, сводя свастику с твоей груди как второе клеймо на ее плечо, делая пузыри ожогов, в действительности все куда более приятнее чем во снах.
- Come to daddy.
Заставляет становится тебя, управляет тобой в симметрии упражнений на живой объективности, твои нервные окончания сокращаются на ее гортани несколько вяло подтягивая ее ближе к себе, держа щеку когтями забавный пробкой клоунов, покрывая губами ее щеку касаясь языком своих пальцев и ее плоти, сделав плоское движение по реакции на ультразвук. Телефонные номера занятии на перепись, замешательство служб дело ясное, тут как народу прикажешь и так и пойдет дельность. Бьются елочные игрушки, ты замерзнешь, продолжая просмотр ее подобно было что -то другой в ее особенностях, более увядшее и болезненное, обострение весенней утки и она подхватила пулю ненароком, нарочно охотник точил лязги именно на эту утку, забыв взять ружье он душил ее способностью летать еще, до поры до времени, а там и подтянется до следующей вины весенней ручной комиссии, летом похолодает, без весеннего рода перенесет ручьи на март. Ты поднимаешься внизу, пододвигается особый раздел популярности романов ужасов. Скольжение по временам и порокам, ты достоверно шепнешь раскрой  ее произведений, нее сновиденья. Пластически реформы и шаг штурмовиков, АС. Ты приводишь свое нутро на ее дырки в позвоночнике в прогибав перед тобой, спуская когти ниже, вдавливаясь губами в обмякшею кожу с вывеской царапин, реализация ее.
- Daddy заставит тебя, чувствовать себя  лучше.

Мелькает тень и мерцает свет, ты ее больше не видишь. Строятся теории, но уже так скучно и темно в них вникать. Драные прозрения в твоих ошибках переправленных неровным почерком, улыбаешься горько. Туманные видения, двери что всегда зовут своих первооткрывателей, это все не для тебя, утратив способность к существованию ты делаешь шаг назад. Сталкиваясь один на один со своим одиночеством. Твои глаза стеклянно сверкающее, расплывались на уже чужом лице, глаза горящие болью, не твое. Твоя улыбка перестает удерживать себя на рваных губах, она отступает в небытье. Горизонтально пересеклись твои подозрения, вот глупец. Верил пока уже не опрокинулся с головой в холодный пот за свечами. Главное чтобы никто не заметил подмены мнений, у тебя ее лицо, ее имя, никто не знал об этом, ты тоже. Трамваи гудели в ушах далеким скрипом, заброшенные районы с грязным асфальтом, место где лужи так похожи на кровь. Тебя влекло назад, в избранное твоим умом место, прекрасное заточение для твоих сравнений. Пальцы застывшие от нехватки крови, теперь катаются в колбочке на пыльной полочке. Из твоих глаз сошьют кому -нибудь новую историю делая ее другими глазами. Куклами заменят твое ушедшее внимание. Ты вздрогнул, голос уже скользкий и незнакомый пнул тебя в живот со свистящим смехом грубых схем. Понятие ей не знакомо, ты чуть моргнул в ней, употребляя ее в последний раз. Иди туда на небо мразь, ты  резко стиснул зубы издав пренебрежительный скрип. Померкли мирные выражения. Остался бронежалет и пуля вылетевшая через висок пропитанная на сквозь чужой похотью.  Гад домика с картами, стены со следами рук навсегда ушедших детей. Невозможная легкость апокалипсиса и срывается вниз. Нервы опять лопнули дугой струной, брызгая из пасти кровавые отметины. Пульс глухого выстрела. Параличь речи, голос задушенный стрелками на часах.
- девочка моя, ты не должна так поступать, все это глупо и обыденно.
Кукушкины потомки в твоих генах, вдох и выдоха не будет, разрываясь в театр теней. Пляски, снег вокруг уже окоченел и она кружит по твоим зрачкам заставляя их с восторгом расширятся, временное комическое стравлевание. Не дает догореть до конца, одно из многих точек на полях этих знаков вопроса написанных в другую сторону. Трубы стучали по векам, сплетение ненужных воспоминаний, мучают ностальгическое опьянение, дразня сладким искусственным наличием. Круги и размазанные казни. Пора на плаху, куря сигареты глотая скорее их дум чем предисловие смерти. Тоновые краски подводятся под глазами, как приказ о возвращение в несколько криков назад. Опять не куда деться. Хочется проткнуть себя батареей и растягивать свои органы как струны, играя отзывчивую мелодию. Несет убийцу по течению одни льдины в маргарине. Нужны сплошные переделы. Нарекая себя как попало, надо удерживать секунды в каплях воды, они на земле, поздно их забирать от туда, поглощая все больше и больше из твоих запасных выходок, тебя тянуло под землю, ты понимал она зовет, сырая могила с серыми как небо червями. Решетка на масти. Потупленные фразы на твоем следующем походе, ты слышал их много, оно звало, предавая себя ради черного цвета. Ты поглощал его через пробирку как сок из мармелада. Катятся облака они стали снегом, они есть снег, они не таят на тебе, у тебя нет тепла, ты промерз изнутри, все лопается не давая шанса на истерику, ломается, это хрупкое строение стекла. Когти цепляются за землю, и ты молил о ней, о своем безумие сейчас. Только не понимать. Трясет в горле, складывая голосовые связки на артерии, путая их как нити, проталкивая дыхание далеко, перекрывая тебе кривые лестницы в твоей груди. Арматурой скалилась хрящевая саркастическая мимика. Ты отшатываешься на пару шагов, притворно улыбаясь, даже чуть странно. Твоя голова свешанная вниз, почти готовая лизать окровавленную землю, с таким принижением перед свастической красотой. Твое показание верности, безвыходное уединение. Стабильная бомба в костях, тикает и угнетает этим, она кроет в себе более тайное значение. Сбрасывая болезненный вид, ты предпринял еще одну волну пустой галлюцинации. Твое тело шаталось и ты удалялся на протяжение пары шагов, туман открывал новое невиданное. Всего не было перед твоим взором. Зонтики в сумках из человеческой кожи, коды взломанные по педантичному опыту, исходы на продажу. Уничтожая в тебе все до последней точки боли, губительный голос шепчет в тебе, он говорит знакомые слова, ты уже не разбирал их. Они проговаривались четко, без особого тона и звука, пустые слова, ты расточал губы в смешанной усмешке. Удар в голове, сгибаешься по тропинке ведомой в самой густой фундамент. Ты припоминал кто там замурован. В той маленькой пушистой вазочке, ты отшатнулся. Голос продолжал, ты уже принижался к бегству, ты хотел уйти пройтись по машинным языкам. Твое выражение стало восковым, ты улыбался, стеклянные глаза стали кровавыми из -за разбитых  сосудов. Ты сделал пару шагов со страдальческим стихом в твоих строго выдержанных болях. Твои кости трещали как ветки деревьев теревшиеся друг о друга, боль сковывало твое тело, превращая его мысленно в прах. Ты переживал очередную сознательную смерть, ты пропитывал мозг этой губительностью. Ты обернулся наблюдая грустные янтарные глаза что с непрерывным штилем сушили все твои потребности. Ты развернулся к ней полностью, холодно расхохотавшись. Твои зубы прервали свое действие, снова сходясь в улыбке. Лапы чуть касались друг друга в какой -то шутливой форме. Ты подходил ближе. Уже с каким -то поразительно безвластным голосом, с перетянутым хрипом, с обжигающей ее душу холодом...